Неточные совпадения
«Она была привлекательна на вид, — писалось в этом романе о героине, — но хотя
многие мужчины
желали ее ласк, она оставалась холодною и как бы загадочною.
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не
желаю. Конечно,
многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
Бросились они все разом в болото, и больше половины их тут потопло («
многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит сам князь — да глупый-преглупый! Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и
желать нам не надо!
Выступил тут вперед один из граждан и,
желая подслужиться, сказал, что припасена у него за пазухой деревянного дела пушечка малая на колесцах и гороху сушеного запасец небольшой. Обрадовался бригадир этой забаве несказанно, сел на лужок и начал из пушечки стрелять. Стреляли долго, даже умучились, а до обеда все еще
много времени остается.
Это откашливанье она знала. Это был признак его сильного недовольства, не на нее, а на самого себя. Он действительно был недоволен, но не тем, что денег вышло
много, а что ему напоминают то, о чем он, зная, что в этом что-то неладно,
желает забыть.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и
много людей, которых она знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин
желает дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
Исполнение плана Левина представляло
много трудностей; но он бился, сколько было сил, и достиг хотя и не того, чего он
желал, но того, что он мог, не обманывая себя, верить, что дело это стоит работы. Одна из главных трудностей была та, что хозяйство уже шло, что нельзя было остановить всё и начать всё сначала, а надо было на ходу перелаживать машину.
О себе приезжий, как казалось, избегал
много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы
много о нем заботились, что испытал
много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел
много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь,
желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Третий лист был так же крив, как и прежние; но я решился не переписывать больше. В стихотворении своем я поздравлял бабушку,
желал ей
много лет здравствовать и заключал так...
Это происходило оттого, что, быв поставлен в такое положение, в котором он мог быть полезен
многим, своею холодностью он старался оградить себя от беспрестанных просьб и заискиваний людей, которые
желали только воспользоваться его влиянием.
Скупой теряет всё,
желая всё достать.
Чтоб долго мне примеров не искать,
Хоть есть и
много их, я в том уверен;
Да рыться лень: так я намерен
Вам басню старую сказать.
Она
многое ясно видела,
многое ее занимало, и ничто не удовлетворяло ее вполне; да она едва ли и
желала полного удовлетворения.
Она, видимо,
много плакала, веки у нее опухли, белки покраснели, подбородок дрожал, рука дергала блузку на груди; сорвав с головы компресс, она размахивала им, как бы
желая, но не решаясь хлестнуть Самгина по лицу.
Но этот народ он не считал тем, настоящим, о котором так
много и заботливо говорят, сочиняют стихи, которого все любят, жалеют и единодушно
желают ему счастья.
«Разумеется, я вовсе не
желаю победы таким быкам», — подумал он и решил вычеркнуть из своей памяти эту неприятную встречу, как пытался вычеркивать
многое, чему не находил удобного места в хранилище своих впечатлений.
Говорил Самойлов не спеша, усталым глуховатым голосом и легко, как человек, привыкший говорить
много. Глаза у него были темные, печальные, а под ними — синеватые мешки. Самгин, слушая его, барабанил пальцами по столу, как бы
желая намекнуть этим шумом, что говорить следует скорее. Барабанил и думал...
Клим Иванович Самгин мужественно ожидал и наблюдал. Не
желая, чтоб темные волны демонстрантов, захлестнув его, всосали в свою густоту, он наблюдал издали, из-за углов. Не было смысла сливаться с этой грозно ревущей массой людей, — он очень хорошо помнил, каковы фигуры и лица рабочих, он достаточно
много видел демонстраций в Москве, видел и здесь 9 января, в воскресенье, названное «кровавым».
— Ты не знаешь, Лиза, я хоть с ним давеча и поссорился, — если уж тебе пересказывали, — но, ей-Богу, я люблю его искренно и
желаю ему тут удачи. Мы давеча помирились. Когда мы счастливы, мы так добры… Видишь, в нем
много прекрасных наклонностей… и гуманность есть… Зачатки по крайней мере… а у такой твердой и умной девушки в руках, как Версилова, он совсем бы выровнялся и стал бы счастлив. Жаль, что некогда… да проедем вместе немного, я бы тебе сообщил кое-что…
Одним словом, он ужасно торопился к чему-то перейти. Он был весь чем-то проникнут, с ног до головы, какою-то главнейшею идеей, которую
желал формулировать и мне изложить. Он говорил ужасно
много и скоро, с напряжением и страданием разъясняя и жестикулируя, но в первые минуты я решительно ничего не понимал.
Купец,
желая оправдать Маслову, настаивал на том, что Бочкова — главная заводчица всего.
Многие присяжные согласились с ним, но старшина,
желая быть строго законным, говорил, что нет основания признать ее участницей в отравлении. После долгих споров мнение старшины восторжествовало.
Вообще отец на
многое по отношению к младшему сыну смотрел сквозь пальцы, не
желая напрасно огорчать жену, и часто делал вид, что не подозревает печальной истины.
Когда же римское языческое государство
возжелало стать христианским, то непременно случилось так, что, став христианским, оно лишь включило в себя церковь, но само продолжало оставаться государством языческим по-прежнему, в чрезвычайно
многих своих отправлениях.
Месяца через три по открытии магазина приехал к Кирсанову один отчасти знакомый, а больше незнакомый собрат его по медицине,
много рассказывал о разных медицинских казусах, всего больше об удивительных успехах своей методы врачевания, состоявшей в том, чтобы класть вдоль по груди и по животу два узенькие и длинные мешочка, наполненные толченым льдом и завернутые каждый в четыре салфетки, а в заключение всего сказал, что один из его знакомых
желает познакомиться с Кирсановым.
Много толкуют у нас о глубоком разврате слуг, особенно крепостных. Они действительно не отличаются примерной строгостью поведения, нравственное падение их видно уже из того, что они слишком
многое выносят, слишком редко возмущаются и дают отпор. Но не в этом дело. Я
желал бы знать — которое сословие в России меньше их развращено? Неужели дворянство или чиновники? быть может, духовенство?
Читая Фогта,
многим обидно, что ему ничего не стоит принимать самые резкие последствия, что ему жертвовать так легко, что он не делает усилий, не мучится,
желая примирить теодицею с биологией, — ему до первой как будто дела нет.
В пансионе Рыхлинского было
много гимназистов, и потому мы все заранее знакомились с этой рукописной литературой. В одном из альбомов я встретил и сразу запомнил безыменное стихотворение, начинавшееся словами: «Выхожу задумчиво из класса». Это было знаменитое добролюбовское «Размышление гимназиста лютеранского вероисповедания и не Киевского округа». По вопросу о том, «был ли Лютер гений или плут», бедняга говорил слишком вольно, и из «чувства законности» он сам
желает, чтобы его высекли.
А Саша дяди Якова мог обо всем говорить
много и солидно, как взрослый. Узнав, что я
желаю заняться ремеслом красильщика, он посоветовал мне взять из шкапа белую праздничную скатерть и окрасить ее в синий цвет.
Мы должны
желать братских отношений с германским народом, который сотворил
много великого, но при условии его отказа от воли к могуществу.
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства
многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются,
желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
По
многих сперва бесплодных стараниях, предприятиях и неудачах наконец получил я в жену ту, которую
желал.
— Отпустить! Помилуйте, я так
много слышала, так давно
желала видеть! И какие у него дела? Ведь он в отставке? Вы не оставите меня, генерал, не уйдете?
— О, наверно не помешает. И насчет места я бы очень даже
желал, потому что самому хочется посмотреть, к чему я способен. Учился же я все четыре года постоянно, хотя и не совсем правильно, а так, по особой его системе, и при этом очень
много русских книг удалось прочесть.
Но в подобных случаях большею частию присутствующие, если их даже и
много, отвечают молчанием, пассивным любопытством, не
желая ничего на себя принимать, и выражают свои мысли уже долго спустя.
Он
много и усердно трудился и не задирал еще носа; не говорил ни «как-с?», ни «что-с», но уже видимо солиднел и не
желал якшаться с невинными людьми, величавшими себя в эту пору громким именем партии прогресса.
Я не мог любить, да и видеть не
желал Прасковью Ивановну, потому что не знал ее, и, понимая, что пишу ложь, всегда строго осуждаемую у нас, я откровенно спросил: «Для чего меня заставляют говорить неправду?» Мне отвечали, что когда я узнаю бабушку, то непременно полюблю и что я теперь должен ее любить, потому что она нас любит и хочет нам сделать
много добра.
Время проходит. Исправно
Учится мальчик всему —
Знает историю славно
(Лет уже десять ему),
Бойко на карте покажет
И Петербург, и Читу,
Лучше большого расскажет
Многое в русском быту.
Глупых и злых ненавидит,
Бедным
желает добра,
Помнит, что слышит и видит…
Дед примечает: пора!
Сам же он часто хворает,
Стал ему нужен костыль…
Скоро уж, скоро узнает
Саша печальную быль…
— Да, десятым — то же, что и из лавры нашей! — подтвердил настоятель. — А у вас так выше, больше одним рангом дают, — обратился он с улыбкой к правоведу, явно
желая показать, что ему небезызвестны и
многие мирские распорядки.
— У них все семейство очень музыкальное, и я записал там
много песен; но некоторые мне показались очень странны, и я бы вот
желал с вами посоветоваться.
Выйдя на двор, гостьи и молодой хозяин сначала направились в яровое поле, прошли его, зашли в луга, прошли все луга, зашли в небольшой перелесок и тот весь прошли. В продолжение всего этого времени, m-lle Прыхина беспрестанно уходила то в одну сторону, то в другую, видимо,
желая оставлять Павла с m-me Фатеевой наедине. Та вряд ли даже, в этом случае, делала ей какие-либо особенные откровенности, но она сама догадалась о
многом: о, в этом случае m-lle Прыхина была преопытная и предальновидная!
Прокурор не ездил обыкновенно к брату на эти вечера, но в настоящий вечер приехал, потому что Виссарион,
желая как можно более доставить удовольствия и развлечения гостям, выдумал пригласить к себе приехавшего в город фокусника, а Иларион, как и
многие умные люди, очень любил фокусы и смотрел на них с величайшим вниманием и любопытством.
— Тут
много было причин; я и до того еще себя не так хорошо чувствовал… А что супруг ваш? — прибавил Вихров,
желая, кажется, прекратить разговор о самом себе.
— Расскажите подробнее. Слушайте: я ужасно
желаю видеть Наташу, потому что мне
много надо с ней переговорить, и мне кажется, что мы с ней все решим. А теперь я все ее представляю себе в уме: она должна быть ужасно умна, серьезная, правдивая и прекрасная собой. Ведь так?
Алеша хоть и
много говорил,
много рассказывал, по-видимому
желая развеселить ее и сорвать улыбку с ее невольно складывавшихся не в улыбку губ, но заметно обходил в разговоре Катю и отца. Вероятно, вчерашняя его попытка примирения не удалась.
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне
много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль —
желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— С Тетюевым? Никогда!.. Слышите, никогда!.. Да и поздно немного… Мы ему слишком
много насолили, чтобы теперь входить в соглашения. Да и я не
желаю ничего подобного: пусть будет что будет.
Жирная физиономия и заискивающе-покорные взгляды Родиона Антоныча тоже были не в его пользу, но Раиса Павловна была, как
многие умные женщины, немного упряма и не
желала разочароваться в своей находке.
— Надо говорить о том, что есть, а что будет — нам неизвестно, — вот! Когда народ освободится, он сам увидит, как лучше. Довольно
много ему в голову вколачивали, чего он не
желал совсем, — будет! Пусть сам сообразит. Может, он захочет все отвергнуть, — всю жизнь и все науки, может, он увидит, что все противу него направлено, — как, примерно, бог церковный. Вы только передайте ему все книги в руки, а уж он сам ответит, — вот!
— Да, немножко счастья — это хорошо для каждого!.. — негромко заметил Николай. — Но нет людей, которые
желали бы немножко счастья. А когда его
много — оно дешево…
Заговора, разумеется, никакого не было; но чины тайной и явной полиции старательно принялись за разыскивание всех нитей несуществовавшего заговора и добросовестно заслуживали свое жалованье и содержание: вставая рано утром, в темноте, делали обыск за обыском, переписывали бумаги, книги, читали дневники, частные письма, делали из них на прекрасной бумаге прекрасным почерком экстракты и
много раз допрашивали Турчанинову и делали ей очные ставки,
желая выведать у нее имена ее сообщников.
— Что ж, видно, уж господу богу так угодно; откупаться мне, воля ваша, нечем; почему как и денег брать откуда не знаем. Эта штука, надзор, самая хитрая — это точно! Платишь этта платишь — ин и впрямь от своих делов отставать приходится. А ты, ваше благородие,
много ли получить
желаешь?